Сегодня отмечают годовщину вывода советских войск из Афганистана в 1989 году. Об Афганской войне нам рассказал новгородец Юрий Выговский, служивший в 1986-1988 году в составе ограниченного контингента.

– Я родом – питерский, в семьдесят восьмом году закончил в Ленинграде суворовское училище, потом Сумское артиллерийское. Отслужил в Каменке под Выборгом четыре года и, в целом, уже хотелось сменить обстановку. Предложению поехать в Афган даже обрадовался.

Ну так вот, сначала – ташкентская пересылка. Потом отвозят на таможню, проходишь её и посадка на транспортник Ил-76, на армейском сленге - «горбатый». Это был рейс не для переброски солдат. Летели мы, заменщики, гражданский вольнонаемный персонал, возвращающиеся отпускники и пролечившиеся в госпиталях раненные.

Народу много, самолет большой, но не пассажирский, транспортник, сидячих мест мало. Кто-то сидит на скамейках у бортов, другие на вещах на полу, кому-то места не хватает и он стоит, держится за верёвку, как в троллейбусе.

Кабул стоит в большой долине, этакой «чаше», в окружении гор. Самолёт начинает снижаться по спирали и отстреливать тепловые противозенитные ракеты. Конечно, это было для меня в новинку – самолёт накренился и началась стрельба! Ближе к земле его встретили, прикрыли снизу «вертушки» огневой поддержки.. А потом открылась аппарель самолёта, в лицо ударил горячий воздух. И вот нас встречают коричневые обветренные и в чем-то равнодушные «морды» старожилов. Первыми пришли, конечно, прапорщики, встретить своих заменщиков. Заменщик в Афганистане – это святое.

Девять дней я провёл на кабульской пересылке – выйти никуда нельзя, скучно. Как в песне: «И тоска лагерей». Самолёты во все стороны Афгана, по местам дислокации воинских частей, летают каждый день, но тех, кому нужно лететь много, и берут только пассажиров строго по числу парашютов. Наконец, однажды ночью – подъём и в самолёт до Кундуза. Оттуда через три дня – в свой полк в Файзабад. Там представился, получил форму, переоделся. Три дня – на изучение документов, и на заставу в Кишим.

Надо сказать, что у нашего 860-го отдельного мотострелкового полка была нетипичная история. Если в 1979 году войска шли в Афганистан, в основном, через перевал Саланг, то наш полк вводили через Памир. И этот переход изучают в военных академиях – без потерь прошли десять перевалов свыше трёх тысяч метров и три – выше четырёх.

Вошли в провинцию Бадахшан. По пути у одного батальона замёрзло топливо в технике, он занял крепость Бахарак, и дислоцировался там до конца войны. Вывести оттуда уже в 1988-м году сумели только личный состав со штатным стрелковым вооружением. Тяжёлое вооружение и технику передали афганской армии. Вывод всей техники по ущельям был просто смертельно опасен.

Два других батальона не могли пробиться вглубь провинции. Из Кундуза навстречу выслали десантно-штурмовой батальон, но его, в итоге, «духи» где-то на полгода блокировали у кишлака Кишим. В конце концов, из пункта постоянной дислокации полка, была проведена операция по замене ДШБ третьим батальоном нашего полка. Батальон пробился к Кишиму освободил этот ДШБ, и там расположился сам. На месте постоянной дислокации самого полка остался один батальон со штабом полка, подле центра провинции – города Файзабад. Танковый батальон занял мосты по дороге из Файзабада в Кишим. Таким образом один полк, по заставам, контролировал обстановку в значительной части провинции Бадахшан.

Контакт поддерживался только с помощью «вертушек». Чтобы забросить тонну солярки к нам на заставу, сжигали шесть тонн авиационного керосина. В марте-апреле вертолёты не летали, и было довольно голодно. Раз в год, летом, когда сходили снега в горах, проводилась армейская операция по доставке на наши заставы грузов. На заставе я, как и многие, переболел малярией.

На самом деле, как немного привыкнешь, думаешь – а ведь классно здесь! Ни начальства большого нет, ни каких-то подковёрных интриг, мишуры разной. Война, конечно, страшная вещь, но это ведь – часть профессии. А вот потом начинает нервное напряжение расти. Нервная система уже не может. Но у всех по-разному – кто-то сходит с ума, а кто-то становится человеком войны, «с пулей в голове», как там говорили – и сидит в Афганистане два-три срока. Впрочем, тех и других немного. Большинство жили и воевали, как все солдаты всех войн в истории.

Мы стояли у северного входа в Панджерское ущелье. Ахмад-шах Масуд – Панджерский лев – слыхали, наверное. Нам говорили, что он принуждает крестьян воевать с нами, берёт в заложники женщин и детей. Но мы уже понимали, что на самом деле, они шли за своим феодалом. Когда я у одного из их старейшин увидел кинжал, которому, по его словам, три тысячи лет, я подумал: «Чему мы их хотим научить?».

Мимо нас шёл трафик оружия. Время от времени, получив донесения разведки, мы устраивали засады. Две из трёх заканчивались ничем, иногда в засаду попадал караван. Караваны шли по горным тропам, где-то там были переходы по брёвнам, связанным лозой. Верблюдов по ним переводили на коленях. В засаду уходили человек двадцать пять разведчиков и пять корректировщиков огня. Как только мы пытались остановить караван с оружием, в ответ открывали огонь. Никто не гарантировал, что сзади нас не могла оказаться контрзасада. Их командиры учились в наших же академиях или в английских, и разбирались в тактике. Мы же всё время были на виду. Чабан, который пасёт скот рядом нами, он разведчик по определению. Выходили в темноте, но подготовка-то на заставе начиналась днём, на виду. Поэтому отправляли сначала ложные группы. Бывало, что мы встречали мирные караваны. Впрочем, наверняка в каких-нибудь вьюках бывало оружие, но всё не обыщешь. К каравану спускались двое солдат, один обыскивал, второй его охранял. Если тот, что искал, вдруг находил оружие, он кричал и падал, искал укрытие. И тут уже мы выкашивали всех, кто не успевал скрыться, и весь скот обычно тоже скот. «Упреди события гранатою, или они тебя опередят»...

Заставу нашу постоянно обстреливали. Надо сказать, что в 86 году была попытка примирения, и нам было приказано без большой необходимости на огонь не отвечать. Но кто это будет проверять. Конечно, если была небольшая стрельба, мы могли и не реагировать, но если уж нас начинали бить из миномётов, то отвечали, конечно, как следует.

О потерях – один наш ротный посчитал, что в его роте численностью 70-80 человек за два года погибли 15. Но тут надо иметь в виду, что каждые полгода приходит новый призыв.

Многие гибли просто по глупости. Побежал солдат в самоволку к местным за чарсом – жевательным наркотиком – и подорвался на своём же минном поле. Или в дождь лень стало бежать ночью до туалета через лагерь, пошёл в камыш. Свои растяжки мы знали, но от ДШБ остались нажимные мины, а земля влажная, мягкая, вот они и срабатывали.

Иногда, отрабатывая данные разведки, мы блокировали кишлак. Туда обычно заходили афганские военные и царандой – милиция. Конечно, грабили. Забирали пленных «духов» и парней призывного возраста и отправляли их на три года служить в афганской армии, но на другой конец страны.

Афганские дембеля в свои кишлаки возвращались на наши вертушках, мы с ними пили чай. Но иногда мы потом их находили среди убитых «духов». Жить им на что-то надо, воевать научили. Вот ему и дают оружие и платят за каждого «шурави».

Однажды после боевого выхода мы не досчитались двух человек. Один был ранен, и они оба отстали. Мы никогда не оставляли своих – искали, пока не найдём живыми или мёртвыми. Бывало, что при поисках одного теряли ещё двоих. Но искали и находили. Это было свято, человек не мог просто так исчезнуть. И в этом случае на утро назначили поиски. А ночью вдруг поднялся шум.

Надо сказать, что ночью часовые всё время постреливают в темноту. Если минут десять нет выстрелов, ты просыпаешься от непривычной тишины. Но стреляют одиночными, очередь – это уже сигнал тревоги.

Так вот, поднялся какой-то шум. Оказалось – афганец привёл обоих наших. Он их укрыл до ночи, а потом доставил к нам на ишаках. Конечно, мы его поблагодарили, дали тушёнки, ещё чего-то. А через пару недель нашли его среди убитых «духов». Враг. Почему он так поступил? Может, нелегко убить человека, когда он рядом и тебе не угрожает. А мусульманам ведь тоже положено оказывать помощь нуждающимся.

Наш фельдшер, единственный медик на весь уезд, безопасно мог ходить по округе в любое время дня и ночи. Только для него из наших это было возможно. Он отслужил там три срока.

Запомнился мне командир афганского батальона. Он до 85 года был «духом», и как-то раз вырезал нашу разведроту. Но они там воевали и между собой, и у него однажды вырезали семью. Тогда он перешёл на сторону правительства.

За время службы я раз пять летал с заставы в полк. Один раз съездил в Союз в отпуск. Заменился я в мае 1988 года и уехал служить на Дальний Восток. А вскоре наш полк вывели, и расформировали. Всех раскидали по разным частям по всему Союзу. Знаю, что на наших солдат по новым местам службы смотрели как на ненормальных: его ставишь в караул, а он досылает патрон в патронник. Да, в мирное время патрон в патроннике - это ЧП, а на войне - возможность выстрелить первым. В Афгане бойцы знали что делать по любую сторону прицела, но не умели красить газоны и пришивать бирки к противогазным сумкам, как в мирном Союзе.

Наше полковое знамя после расформирования так запрятали, что мы его с трудом разыскали в архивах Минобороны лишь пару лет назад. Для нашего полкового музея.

Надо ли было вводить войска в Афганистан? Я считаю, что да. Дело не в том, что в Политбюро ЦК КПСС были якобы старцы-маразматики. Термин «Большая игра» слышали? Это противостояние Российской и Британской империи в Средней Азии в 19 веке. Потом Ленин первым подписал договор о дружбе с Афганистаном – для чего-то ведь это было надо. А спустя пятнадцать лет после нашего ухода из Афганистана, американцы пришли туда и там до сих пор. Кто контролирует Афганистан —- контролирует Среднюю Азию. А что гибли люди… А когда в истории было по-другому?

Самый большой раздражитель для меня – это памятник погибшим в Афганистане на Серафимовском кладбище Петербурга. Вот, почему тут же у моряков, пожарников и других – нормальные памятники погибшим СОЛДАТАМ?. А погибшим афганцам – какие-то истощенные фигуры в простынях? Это что – узники Освенцима? Это не памятник погибшим солдатам! Но когда его ставили, отношение было такое. А я считаю, что самые правильные слова из песни о войнах вообще – «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели». Мы святыми не были, скорее убийцами, но война это такая сволочь, которой я никому не пожелаю. И чтобы не говорили, страдают в любых войнах более всего гражданские, мирное население. Меня сейчас очень бесят эти разговоры людей, которые в армии-то порой не служили – «мы одной десантной дивизией...раскатаем...». Не надо… Никому не пожелаю даже просто увидеть войну... Хотя… И это ведь школа жизни.