На российском календаре дата 30 октября значится как «День памяти жертв политических репрессий». В нашем обществе до сих пор нет единого мнения о тех событиях. Можно лишь сказать, что «1937 год» стал именем нарицательным. Те, кто о репрессиях говорят «всё не так однозначно», любят бравировать цифрами и статистикой – мол, расстреляно и сослано было меньше, да и, в основном, за дело. За цифрами не видно человеческих жизней. А жизнь каждого репрессированного – это уникальная история, достойная того, чтобы о ней помнили.

Со многими жертвами репрессий давно не поговорить, не расспросить их. Потому каждую возможность поговорить с очевидцами и участниками тех событий нужно использовать. Пока есть время. Итак, знакомьтесь, Пётр Борисович Иванцов, 93 года. В новгородской «Книге Памяти жертв политических репрессий» есть его имя.

«Я, Иванцов Пётр Борисович, 1926 года рождения, уроженец Ростовской области. Выслан с родителями в 1930 году на Урал. Сначала в Свердловскую, потом в Пермскую область. Везли нас туда мучительно долго. Было очень страшно. Сотрудникам надо было перевыполнять план по высылкам, и нас отправляли эшелонами на Урал. Сборный пункт был в Вёшках Ростовской области – это родина Шолохова. Потом он о коллективизации написал «Поднятую целину». В книге этой, конечно, всё приукрашено. Классический соцреализм – там у всех всё хорошо, всё прекрасно. На деле жили не так.

Нас выслали, потому что родители не захотели вступать в колхоз. Вот – эта фотография нашей семьи сделана ещё до раскулачивания.

В общем, семья была большая. Мы работали все с утра до вечера. Поэтому попали в категорию зажиточных и загремели под раскулачивание. В хозяйстве у нас были лошади рабочие, коровы, овцы. Я отчётливо помню, что когда наших овец угоняли, я бежал за ними и кричал: «Эй, ты куда наших овечек погнал?». Мне было пять лет тогда.

Колхозу досталось всё – дом, амбар, конюшня, домик для пчёл, где было 50 ульев. У нас был сад на 50 гектаров.

В 1933 умер отец. Его отправили тушить лесной пожар. Он пробыл на открытом морозе несколько недель, получил пневмонию, лёг в больницу и не вернулся оттуда. Меня отправили в детдом вместе со старшой сестрой. На каникулы мы приезжали к маме. Нас ведь почему в детдом отдали? Отца не было, маме четверых детей было не прокормить. Один раз она попросила материальную помощь. Дали пять или шесть килограммов муки. Мама спекла лепёшек, добавляла туда травы. Но этой муки хватило-то на неделю. Мама пришла второй раз за помощью – ей сказали: «не будем помогать, отдавай детей в детдом». Так мы с сестрёнкой Надей там и очутились.

В детдоме вместе жили сироты репрессированных и шпана с вокзала. Эти воришки издевались над нами как хотели. Вплоть до того, что в столовой отбирали сахар. Если не отдавал, устраивали тёмную или просто били. Издевались как хотели. Однажды они специально устроили пожар, чтобы убежать из детдома. Хорошо, что кто-то из воспитателей вовремя заметил огонь. Пожарные подъехали, погасили нас.

В том детдоме у меня рука попала под вагонетку, мне раздавило палец.

***

Маме сообщили, что отец в больнице, что он просит привезти детей – посмотреть. Мама привезла нас, он лежал и говорил: «я отсюда точно не выйду». Нас приехало трое. Когда мы уходили из палаты, мама отдала санитарке два полотенца. Сказала: «если Борис умрёт, накроешь ему глаза. Второе возьмёшь себе – за уход». Через неделю отец умер. Но комендант не дал закрыть ему лицо. «Собаке – собачья смерть» – так он сказал. Папу бросили в яму и закопали.

Мама умерла в 1938 году. Когда пришло письмо с вестью об этом, я очень сильно кричал. Ведь я два раза убегал из детдома, чтобы к ней попасть. В 38-м я ждал её всё лето. Она умерла в августе. В сентябре того года я должен был идти в четвёртый класс.

В то же время старики с Урала начали уезжать — то ли там амнистия была, то ли ещё что. Поехали на родину – все, кто остался жив. Меня с собой забрал чужой дедушка Семён Андрианович. Мама уговорила меня отправиться с ним, обещала, что скоро приедет. Но не приехала.

Когда приехали, идти было некуда – родители-то умерли. Меня с братом никто не принял. Мы жили у каких-то людей в сарае, где раньше были козы. Мы пробыли там с мая до Нового года. В это время родственники искали нам жильё. Нашли пару – Кравцовы, у них не было детей. Они нас взяли к себе на квартиру. Брат начал тогда работать слесарем на заводе, но платили ему очень мало – 16-17 рублей в месяц. Кое-как мы сводили концы с концами.

Кравцовы держали корову, у них было молоко. Это нас и спасло.

Когда на первомайской демонстрации нас выводили на площадь, мы проходили мимо трибуны. Все кричали лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». Но мы втихаря прикрикивали: «Спасибо товарищу Сталину за наше сиротское детство». Мы боялись, что это услышат. Ведь тогда бы нам не дали халвы, кусочки которой детдомовцам давали по праздникам.

После службы в армии я поступил в военное училище. По образованию я фельдшер, по званию – старший лейтенант. Поступил в 1950-м, закончил в 1953-м.

С армией я связал жизнь, потому что там платили зарплату, тогда как в колхозе я работал за пустые трудодни. Когда я два года прослужил на срочной, то начальник сказал, что есть разнарядка от военного училища. Мне предложили выбор – или туда, или домой в колхоз быкам хвосты крутить. Я выбрал училище.

Поступил в Киев. В итоге, я шесть парадов по Крещатику оттопал. В 1953 году я приехал служить в Кречевицы. Так и оказался в Новгороде. Город был ещё разбит, но его уже восстанавливали. Вокзал железнодорожный был весь в строительных лесах. Дома Советов не было. По улице Людогоща стояли деревянные финские домики. Там жили офицеры из Кречевиц.

Прослужил я 12 лет.

***

Репрессии испортили нам всю жизнь. Но почему они случились? После срочной армии таких вопросов себе я не задавал. После военного училища я почувствовал, что теперь я офицер, что теперь вышел в люди. Армия меня сделала человеком. И к Сталину я отношусь как к палачу. К сожалению, сегодня наши люди не знают, что такое репрессии. В учебнике новейшей истории России всего один абзац об этом: успехи первых сталинских пятилеток были достигнуты неимоверными усилиями рабочих. В том числе, репрессированных.

***

В 2008 году я послал Глазунову свои воспоминания о коллективизации и правдивые вырезки из газет о тех событиях. Через два года – в 2010 году – он написал картину «Раскулачивание». Обратите внимание на женщину в нижнем правом углу. Рядом с ней дети. Один на руках – он похож на меня. Что на этой картине? Чекисты сбрасывают иконы, тащат Сталина на храм. Старики возмущаются, потому что всё, что у них было, отдали в колхоз. В принудительном порядке. Кто несогласен – тех на Урал.