Писательница Кристина Гептинг стала лауреатом премии «Лицей» в номинации «Проза» за повесть «Плюс жизнь», вручение награды прошло накануне, 6 июня,в Москве.

Кристина поделилась первыми впечатлениями после победы с корреспондентом сетевого издания «ВНовгороде.ру». Также мы публикуем отрывок из повести.

Как изменилась жизнь после премии? Зовут ли на встречи с читателями, берут ли автографы?

Ещё не так много времени прошло с момента награждения, так что о коренных изменениях в жизни рановато говорить. А внимание, конечно, есть – это, безусловно, очень приятно, но не это фактор, меняющий жизнь. Насчёт автографов, смешно, но вчера меня у сцены и правда чуть не порвали на много маленьких сувенирных кристин, причём совершенно незнакомые люди. Они радовались за меня, как за себя. Эмоции, конечно, потрясающие.

Известно, что финалистам и лауреатом помогут издать свои произведения – уже рассматривала какие-то предложения?

Сборник с текстами лауреатов выйдет в серии Елены Шубиной издательства АСТ.

Подстегнула ли премия на новые идеи?

Я в данный момент работаю над новой повестью, и работала бы над ней, даже если бы премию не получила, так что нельзя сказать, что премия меня к чему-то подстегнула. Но то, что с этого дня я в себя верю гораздо больше – это точно.
Какие три самых важных качества для начинающего писателя ты можешь назвать?

Талант, большое желание трудиться и любовь к литературе. Вряд ли это качества, но это самое важное, как мне кажется.

Почему тема ВИЧ для тебя оказалась важна? Ты веришь, что СМИ, публикации и книги могут поменять взгляд общества на эту проблему?

Тема ВИЧ для меня важна как тема, являющаяся благодатной почвой для того, чтобы поразмышлять, что с нами происходит: почему мы так нетерпимы, так жестоки, почему не видим зачастую дальше своего носа? Чтобы ситуация с ВИЧ изменилась, нужны совместные, прощу прощения за банальность, усилия общества и государства. Пока, увы, ситуация с ВИЧ у нас плачевная. Может ли моя книга её изменить? Конечно, нет. Но мне каждый день, я не преувеличиваю, пишут люди о том, что после моей книги они на ВИЧ как таковой и на людей с этим диагнозом стали смотреть иначе. Это для меня самое главное.

***

Кристина Гептинг, повесть «Плюс жизнь».

Мне так уютно среди женщин, которым за тридцать, ближе к сорока. Мне приятны их мягкие обиталища – бухгалтерии, отделы кадров. Чай, печенье, каталоги «Эйвон», тихонько играет какое-нибудь «Дорожное радио»…
– Пиши автобиографию, – сказала мне одна из милых сотрудниц отдела кадров областной больницы и протянула разлинованный листок.
– А что писать-то? – спрашиваю. – И… это… Вы, может, забыли, но я санитаром устраиваюсь, а не главврачом.
– Ой, правда, а мы и не знали, – подхватывая мой шутливый тон, продолжает приятная женщина. – Так положено. У нас и санитары пишут, где и когда родился, кто родители, какое образование… В свободной форме. Только без ошибок постарайся.
– Да ладно, всё равно это никто не читает, пиши там что хочешь, – рассмеялась из-за дальнего стола другая кадровичка, совсем молодая.
Я пожевал казённую авторучку и принялся за дело:
«Я родился 20 августа 1997 года. Город не платил за свет в течение нескольких лет, и терпение энергетиков лопнуло. В тот вечер роды в роддоме принимали при свечах. Мою маму привезли туда с сильнейшими схватками в состоянии героиновой ломки – «Скорую помощь» вызвали прохожие. Врачи сразу заподозрили в ней ВИЧ-положительную – много их стало в последние годы. Рожать отправили в неработающую душевую. Врач и акушерка надели по две пары перчаток. Вскоре родился двухкиллограмовый я с признаками героиновой ломки. Меня перевели в детскую больницу, а маму оставили ломаться в душевой.
Через пару дней пришел её анализ на ВИЧ. Естественно, плюсовой. У меня тоже нашли антитела к ВИЧ. Однако через месяц выписали из больницы – ломку согнали, вес я набрал, что они ещё со мной могли сделать?.. Сказали, надо верить в лучшее – что на самом деле я не заразился, и мамины антитела к полутора годам уйдут.
Нас с мамой встречала бабушка. С цветами. Она, как и заповедовали врачи, верила в лучшее. Ради ребёнка мама одумается, оставит наркотики и допишет диссертацию (до попадалова мама работала ассистентом на кафедре русской литературы ХХ века).
Но было не суждено. Мама умерла от передозировки, когда мне было три месяца.

Меня вырастила бабушка.
Мое детство – оно с запахом хлора. Бабушка хлорировала всё, с чем я соприкасался. Бельё кипятила. И посуда у меня была отдельная. А ещё она нашила себе масок из старых простыней. Без маски я её почти и не видел.

В садик я не ходил. В школу меня бабушка всё же отдала, чтобы никто не догадался, что я неизлечимо болен, да ещё такой постыдной болезнью.

Сначала всё шло хорошо, внешне я от других ничем не отличался, болел не чаще и не тяжелее других детей, пока вдруг в 7 лет не выяснилось, что придётся пить лекарства – это было удивительно, что есть, оказывается, какие-то таблетки «чтобы не наступал СПИД». Таблетки мне понравились – разноцветные. Они внушали надежду, что я проживу не так уж мало.
Всю жизнь с того момента мне предстояло пить сначала пять, а сейчас, когда препараты стали совершеннее, две таблетки в день. Бабушка всё удивлялась, что я жив на «этой химии». «Невозможно жрать столько таблеток и долго жить», – говорила она.
Но всё же умерла первой. Мне успело исполниться восемнадцать.
Я поступил в университет. Хотел в медицинский, но мой инфекционист в СПИД-центре, а это единственный человек, которому я доверяю, сказал, что с ежегодными проверками на ВИЧ для медиков я об этом могу забыть – нормально работать с моим диагнозом всё равно не дадут. Поэтому пошел на биофак. И хоть выращивать ГМО-картошку и кукурузу по закону нельзя, корпеть над ними в лаборатории не воспрещается, что мне и придётся после универа делать. Я не уверен, что это моё – быть ботаником. Наверное, поэтому и иду работать в морг. Буду подглядывать за медициной в щёлочку».