XXII Международный театральный фестиваль Ф.М. Достоевского завершился. О том, с каким настроением зрители подошли к финалу, и о последних фестивальных днях нашим читателям рассказывает поэт и перформер Яна Лебедева.
Приходишь домой и понимаешь – всё, закончилось. Можно помыть посуду. Можно выспаться, наконец. Можно обратиться к повседневной жизни, которую изрядно запустил. Дело в том, что если даже один (при условии определённого качественного уровня) спектакль способен поставить повседневность на короткую паузу, то интенсивная неделя просмотров качественных и разноплановых спектаклей просто вырывает тебя из реальности.
А мы же не просто смотрели. Мы размышляли, обдумывали, слушали беседы критиков (спасибо проекту «Кофе с Достоевским»), понимали, как чертовски мало знаем о Достоевском, о театре; как скуден наш словарь и как мало парадно-выходных платьев, в которых не стыдно появиться на публике (это я все про себя говорю, просто «мы» как-то лучше ложится).
Субботний фестивальный день начался с музея изобразительных искусств, плавно перетёк в театр драмы и завершился в филармонии, где в пространстве, очерченном полым кубом, литовский Teatras Teomai показывал «Записки из подполья».
«Записки из подполья» – выверенный, точный спектакль, в котором Лиза щекочет волосами спящего героя, в котором сам герой ест соленый огурчик и делает йогу, а Аполлон курит ароматную трубку и строчит на швейной машинке.
Кажется, что такое описание подходит только для такого типа экспериментального театра, в котором происходит всяческое сумасбродство, а зритель ничего не понял и оттого утомился. Но это не так, совсем: есть эмоциональные диалоги героя, есть Лиза, переживающая полную трансформацию, есть внятные, но не очевидные образы. Есть понимание, есть экспрессия, и нет ничего лишнего.
День воскресный мы посвятили сначала Свидригайлову (Волгоградский молодёжный театр). Если в предыдущие дни в центре по большей части стоял Мармеладов (даже не Раскольников, нет), то здесь история сосредотачивается вокруг героя, помучить которого приходят призраки то покойной жены, то замученного крестьянина Филиппа, то повесившейся девочки – а то и все трое, подталкивая его к «вояжу в Америку» (эвфемизм самоубийства). Даже безответность в любви, кажется, не так сильно задевает его, как муки совести в режиссерской интерпретации.
Финал был экзотичным: японскую версию «Идиота» от токийского репертуарного театра пришёл посмотреть, кажется, весь Новгород. Ещё до антракта Новгород несколько опешил: Настасья Филипповна даже не бросала денег в огонь! Самая, пожалуй, известная и яркая сцена была оставлена. И в целом – история была рассказана без льющейся через край эмоциональности, криков и стенаний. Сдержанность и чёткость, чувства, спрятанные внутри и почти полное внешнее спокойствие и самообладание. Что-то было в этом от дзен-буддизма. Еще припомнился мне Акутогава с его рассказом «Носовой платок», в котором женщина, потерявшая сына, теребила под столом платок, и это было максимальным проявлением её чувств (в рассказе всё, конечно, сложнее, вы почитайте). Как ни странно, при этом ни одно из действующих лиц не потерялось, не стало размытым или нечитаемым. Князь Мышкин, Рогожин, Настасья-сан и Аглая-сан остались теми, кем они являются: персонажами из «Идиота» Достоевского, которому в день закрытия фестиваля исполнилось бы 197 лет.
Фото Сергея Гриднева и Марины Воробьёвой
Видео: Suzuki Vitara перевернулся на улице Санкт-Петербургской в Великом Новгороде 
«В эфире «ВНовгороде.ру». Бизнес и ограничения: новые и с трудом пережитые старые 
