XXII Международный театральный фестиваль Ф.М. Достоевского подходит к концу. В минувшую пятницу зрители увидели иммерсивный детектив «Игра в преступление. Достоевский» московского театра «Школа современной пьесы» (мастерская народного артиста России А.В. Галибина) и спектакль «Bracia Karamazow/Братья Карамазовы Teatr Polski we Wrocławiu (Вроцлав, Польша). О них нашим читателям рассказывает поэт и перформер Яна Лебедева.

Третий день подряд я смотрю «Преступление и наказание» в разных вариациях, формах (счастливчики, способные позволить себе присутствовать на абсолютно всех спектаклях, посмотрели его в четвёртый раз). Произведения начинают оживать, монологи застревают в голове. Когда в доме-музее Достоевского звучит: «Знайте же, что супруга моя в благородном губернском дворянском институте воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при губернаторе и при прочих лицах, за что золотую медаль и…» «… похвальный лист», – шепотом доносится из публики. И это, кажется, самый главный эффект, которого можно было добиться.

«Игра в преступление» от «Школы современной пьесы» ГИТИС – иммерсивный детектив, совсем не похожий на словенский Zločin in kazen. Мы – в доме-музее, здесь тепло, в некоторых выбранных локациях тесно. Нас привлекают к разговору – а говорить мы, признаться, хотим не всегда.

На неиммерсивных спектаклях уютно расположиться в темноте, полностью погрузиться в спектакль и только на улице неспешно прийти в сознание, или подумать о чем-то своем (если это своё вдруг оказывается более увлекательным, чем происходящее на сцене). На одном из спектаклей (не скажу на каком) мальчик-подросток периодически заглядывал в телефон и проверял, не выложили ли результатов экзамена по математике. Когда тебя приглашают к диалогу, пусть даже к малейшему, пустяшному – приходится напрягаться. Надо же всё время контролировать, не обратятся ли к тебе, следить, где сидишь/стоишь, чтобы тебя не сбил врывающийся в двери артист, держать лицо, наконец. Не дай бог ещё говорить что-то придется, если спросят.

Между тем эта осознанность на спектакле даёт многое. Даёт познакомиться не только с действием, но и с собой. Посмотреть, как ты сам реагируешь, что тебя раздражает, что – веселит. В автобусном разговоре с артистами я спросила, какова же роль зрителя здесь: вдруг публика будет слишком активной? Или наоборот? Говорят, что здорово всё-таки найти середину, когда зритель отвечает, подхватывает, но не наседает, не пытается перетянуть на себя сценическое одеяло (а и такое бывает).

Мы, кажется, в этом плане не избалованы. Когда нас спрашивают – немного теряем голос, волнуемся, как на экзамене. Хочется ещё больше иммерсивности: не теряться, наконец, смочь высказаться. И не отказываться от предложенного Мармеладовым дынного мармелада.

Сам же спектакль в сравнении со словенской и зеленоградской версиями почудился мне более женским (в хорошем смысле слова), что ли. Если в «Какой уж тут Миколка!..» превалирует мужская линия (Мармеладов, Свидригайлов, Порфирий Петрович), в Zločin in kazen сохраняется и ценится баланс, то в «Игре в преступления» акцент сместился в сторону женщины – её чувств, её эмоций, её «нет».

«Братья Карамазовы» были вторыми кряду, но тут любые сравнения не пройдут. Помню, в стародавнем выпуске «Школы злословия» с Кириллом Серебренниковым Дуня Смирнова задавалась вопросом, где можно посмотреть постановку в классической манере с уважением к тексту, чтобы, например, Шекспир не был с саксофоном и на мотоцикле.

Польские «Bracia Karamazow» – как раз тот редкий случай, когда Шекспир не на мотоцикле, когда всё в полной мере: костюмы соответствуют эпохе, смысл передается без желания поразить или самоутвердиться за счёт спектакля. Здесь – ровно столько, сколько говорит Достоевский. И это оказалось внезапно приятным и душеспасительным.