Переступая порог новой выставки, поставленной театром для детей и молодёжи «Малый» в музее художественной культуры Новгородской земли, заранее настраиваешься на тональность русского лирического страдания, слышного в протяжных песнях, звоне дорожного бубенца, завываниях метели… «Печальный Пушкин» – та часть дихотомии наследия поэта, которую страшно открывать. Ведь «солнце русской поэзии» куда приятнее воспринимать, например, вслед за художником Игорем Шаймардановым. Его «Весёлый Пушкин» – озорной лубок, ехидный народный анекдотец, в котором синтезированы легенды о персоне и его эпохе (выставку Шаймарданова из Пушкинского заповедника новгородцы могли видеть летом прошлого года в Музее изобразительных искусств).

Напротив, 15 лет Пушкина на сцене театра «Малый» – это напряжённая деконструкция слова и времени в небытовом пространстве, фантастическая пряжа из образов и культурных символов, опутывающих прошлое и настоящее. С начала XXI века режиссёр Надежда Алексеева и её команда двигались от культового романа «Евгений Онегин» через таинственную «Метель» к ранней поэме «Руслан и Людмила», застрявшей в сознании обывателя где-то на уровне детского чтения. Можно даже сказать, что театр объявил войну обывательским мифам о лучезарности и «школьности» Пушкина. Эти спектакли ещё дождутся своего исследователя. А пока с помощью выставочных приемов и привычных мультимедийных практик спектакли «пушкинианы» «Малого» попытались зацепиться за скромный объём музейных залов.

Как помнит новгородский зритель, первый выставочный опыт за стенами театрального фойе случился в феврале-марте этого года в здании Дворянского собрания музея-заповедника. Там инсталляция «Мы созданы из вещества того же, что наши сны…» вела зрителя по лабиринту шекспировских спектаклей «Малого», из конца XX века в наши дни, от пышно-ренессансной «Зимней сказки» к дерзким гипнотическим «Ромео и Джульетте». Анфилада музея художественной культуры Новгородской земли тоже позволяет передать движение во времени, но – это путь в один конец без возможности сменить направление. И местами кажется, что обнажается творческий метод Надежды Алексеевой, её персональный подход к тайнам пушкинской вселенной.

Самым музейным стал зал «Евгения Онегина». Поставленный в 2003 году, спектакль был похож на поэтическую ораторию в герметичном пространстве русской деревни. Художник Александр Алексеев запер четырёх героев в чёрном объёме внутреннего космоса, а режиссёр заставила их пережить драматические судьбы пушкинских персонажей. Об этом напоминает макет сценического оформления, на котором можно заметить бумажную фигурку Татьяны, жмущуюся к деревянному забору.

Фотографии Михаила Мордасова заполняют периметр, на которых, будто зеркальные отражения, сменяются позы и выражения лиц исполнителей спектакля. По ним сложно угадать сюжет запечатлённой мизансцены, но легко ловить тончайшие отблески духа, страстей и чаяний, обуревавших героев.

А центр рассекает массивный чёрный стол. Он же был доминантой сценографического решения постановки. О цветовой палитре напоминанием служат кроваво-красные яблоки, в хаотическом рисунке рассыпанные по поверхности стола. «Memento mori», – восклицаешь про себя, увидев шандал с оплывшими свечами на усыпанном сушеными яблоками подносе. Чёрные пальто опали на вешалке – герои сценического романа ушли, покинули зыбкую реальность. И только их голоса доносятся сквозь темную густоту времени – в наушниках можно услышать, как Любовь Злобина и Андрей Данилов читают хрестоматийные письма Татьяны и Онегина.

На вернисаже актеры на краткие минуты вернулись к своим ролям, возвратив экспонатам их былую действенную природу. Центром композиции стала дуэль Онегина и Ленского. Но вот ведь игра времени и пространства – всё случилось не вновь, но заново. Полтора десятка лет разделяет Любовь Злобину и ту Татьяну. Актриса будто вела диалог не только с партнёрами по сцене, но с созданным некогда образом. Ушла восторженная звонкость, не осталось страхов и тревог перед неведомым. Мастерски выточенным монументом Злобина представила письмо. Письмо-выстрел, письмо-надгробие. А вот Андрей Данилов будто помолодел. Утратив чайлд-гарольдовскую демоничность, погасив надрыв безумия, его Онегин ревнивым вихрем жизнелюбия ворвался в элегию о давнем спектакле. Роковая прозаичность Олега Зверева, тревожная нежность Елены Федотовой дополнили тёмный терцет. «Над вымыслом слезами обольюсь», - думалось по завершении перформанса.

«Метель» спустя пять лет стала одной из самых сложносочиненных постановок в репертуаре театра. Монтаж пушкинских текстов, метафоричная звучность визуальных образов и символов ещё больше запутывала зрителей в то ли бесовской, то ли ангельской зимней буре сюжета. Отзвуки спектакля в следующем зале выставки тоже можно услышать с помощью наушников. И вспомнить самые яркие режиссёрские находки. Вот в углу над макетом древнерусского храма зависли невесты-карлицы, мифологические ведьмы, парки, горы. Напротив – обеденный стол, как скатертью засыпанный снегом-солью. И неизбежный код русского быта-бытия – трехлитровые банки с соленьями (выразительно бутафорскими). Впервые можно вблизи увидеть костюмы Игоря Семёнова, еще хранящие тепло их исполнителей. Маленькое, слегка кокетливое, дефиле – многомерная, изменчивая Марья Гавриловна (её роль исполняла Кристина Машевская) будто на миг замерла, давая рассмотреть себя в более приземлённом виде.

«Метель»-инсталляция гораздо проще «Метели»-спектакля, но в этой комнате тоже легко потеряться. Задиристые духи живут здесь, как настойчивый поиск себя, ещё не завершившийся квест по местам, где «Русью пахнет».

И так логично с этим впечатлением переместиться в зал «Руслана и Людмилы» – совсем свежей инсценировки (декабрь 2018 года) поэмы. Путь от одного Пушкина до другого у Надежды Алексеевой занял десять лет. И снова зритель оказывается в сумрачном лесу русской культуры, где смешались исконная хтонь с иноземным этикетом от искусства. Но это в спектакле. На выставке же зал становится сочной презентацией художника Игоря Семёнова как модельера, сочинившего пёстрые и вычурные образы хипстеров/трикстеров. Таким предстаёт хор русского народа на орнаментированном подиуме. И ещё несколько моделей в ряд. Накрыты они лукавой фатой – туманом болот, пылью фолиантов, паутиной столетий. Другие объекты вне контекста спектакля, к сожалению, утрачивают действенность. Немногим могут помочь и выразительные фотографии Марины Воробьёвой. Наверно, для тех, кто ещё не успел увидеть постановку, они послужат искушающей приманкой. Череп в золотом венце, покоящийся на кресле-каталке, уж точно.

«Печальный Пушкин» соткан из боли и страхов перед эпохой. Эхом доносятся грёзы любви – прихотливой, губительной, покорной лишь воле гениального поэта. Здесь сошлись вода и камень, музейная демонстрационная статика и стихия памяти о бушевавшей некогда страсти, как строфы «Евгения Онегина» и смертельно-надменный «Дуэльный кодекс» Василия Дурасова (книгу можно увидеть на столе в первом зале). Чего на выставке нет, так это прощания. Живая плоть актеров и их персонажей покинула этот дом, уступив место посетителю, наполняющему визуальное окружение уже новыми смыслами, которые направляются сильной режиссёрской рукой.

Фото Марины Воробьёвой