В «Диалоге» выступил знаменитый авангардный саксофонист и композитор Сергей Летов.

Мэтр в полосатой накидке импровизировал на различных инструментах, которые и представил, отыграв несколько пьес.

«Мы дожили до старинных электронных инструментов»

Я – саксофонист в первую очередь, но несколько лет назад у меня началось увлечение электронными духовыми инструментами и сейчас у меня их около десяти. Вот этот, играющий разными тембрами и звуками – «Роланд Аэрофон аэр 10», я его приобрёл в прошлом году. По навыку игры он напоминает обычный саксофон – такое же расположение клавиатуры, также нужно дуть, интонировать губами. Только звуки воспроизводит посредством синтезатора. Можно извлекать не одну ноту, а целые аккорды. Вот, послушайте… А на этом я буду играть в первый раз в жизни – «Ямаха даб ю 7». Это один из первых звуковых контроллеров, выпущенный в 1984 году и давно уже снятый с производства. Мы дожили до появления старинных электронных инструментов. Есть среди них такие, которые уже никто не может починить, как, например, лирикон. «Ямаху» я приобрёл с потекшими батарейками, всё внутри разъело. Знакомые мне посоветовали гениального инженера. Теперь инструмент заряжается от разъёма, как мобильник. Звуков он не производит, воспроизводит последовательность сигналов, которую интерпретирует айпед. В последней пьесе я буду играть на гонконгских флейтах. Когда-то я был в Гонконге с Театром на Таганке, мы представляли мой мюзикл «Марат и маркиз де Сад», в котором играл Валерий Сергеевич Золотухин. И там я купил эти флейты. Также прозвучит флейта американских индейцев. Всё, что я играю – это импровизационная музыка, которую нельзя повторить.

В последней пьесе флейта живо напоминала птичий щебет. Музыкант пояснил, что пьесу ему навеяли разговоры китайских туристов, с которыми он ехал поездом из Москвы в Новгород.

В финале концерта он немного рассказал о сотрудничестве с другими музыкантами. И представляя совместный диск с Вадимом Курылёвым из «Электрических партизан», рассказал историю американца Марвина Химейера, который, проиграв спор с соседним заводом, построил танк и на нём разнёс полгорода. Рассказывал он её так увлечённо, как будто и сам готов взять в руки вместо саксофона «коктейль Молотова» – Сергей Фёдорович сочувствует различным «левакам».

Сон про саксофон

Просторная гримёрка за сценой. Паркет ёлочкой, металлическая вешалка, чайник, гладильная доска с утюгом. Надпись на двери предупреждает заезжих звёзд, что ценные вещи лучше брать с собой на сцену. Здесь мы беседуем с Сергеем Летовым.

Я читал, что вы научились играть на саксофоне самостоятельно. Разве это возможно?

Можно. Многие знаменитые музыканты даже не знают нот. В датском New Jungle Orchestra я встретился с цыганским аккордеонистом, который на слух играет сонаты Моцарта. У меня всё-таки была музыкальная школа в посёлке Чкаловском в Омске, где я до пятого класса учился играть на фортепиано, потом её расформировали. А уже когда начал играть на саксофоне, я всё-таки окончил музыкальное училище. На экзаменах я дирижировал пьесой «Я люблю тебя Россия….»

«Дорогая наша Русь»?

Да, а мой товарищ, басист из группы «ДК» – «Ленина помнит Земля». Мы оба были выпущены с красным дипломом. А что касается саксофона, то моя история была такова. Я хотел играть на каком-либо духовом инструменте. Я встретился с Марком Рождествиным, режиссёром передач «Шире круг», «Споёмте друзья», который в молодости был джазовым трубачом. Он потрогал мои губы, посмотрел прикус, сказал, что в трубачи не гожусь: «Купи альтушку (альт-саксофон), за месяц аппликатуру освоишь, а через год, может, звучок появится». Мне тогда было двадцать четыре. Я играл по семь-восемь часов в сутки и очень быстро прогрессировал. Мне всё-таки, кажется, что саксофон достаточно простой инструмент, на котором можно научиться играть самому.

 У вас нет дисков, которые не были бы записаны совместно с другими и представляли бы только вашу музыку. Это такая позиция?

Да. Мне жалко усилий на то, чтобы самому себя продвигать. Я очень много записываюсь – недавно с группой 25/17, с рэпером Ричем. С известными рок-музыкантами, скорее всего уже в этом году будут довольно необычные альбомы. Главный критерий – мне это должно быть интересно. Недавно одни ребята попросили меня сыграть, но не могли оплатить приезд и студию в своём городе. Я для них записал на духовом контроллере звук трубы, который мне показался не очень естественным. Но их устроило. А оплачивать студию, чтобы самому себя записывать, мне неинтересно.

Вы работали с огромным количеством музыкантов. Кто оставил наиболее интересное впечатление?

Сергей Курёхин для меня самый важный человек вообще. Он меня не только открыл, но и дал пример того, что находясь в своей эстетике, можно включаться в другие проекты, в поп-эстетику. Рок – это ведь тоже поп-эстетика. Это не авангард. На словах-то все рокеры радикалы, а музыка у них – два притопа, три прихлопа, ля минор, ми мажор. Три-четыре аккорда – уже выдающаяся музыка, семь – арт-рок. Пример Курёхина – можно находиться за пределами рока, но с ним сотрудничать. Я подумал: если он это делает, тем более, с «Аквариумом», почему не могу я. Интересный период был, когда я играл с группой «Центр» в 86 году. А концептуально самой интересной была группа «ДК». Когда я в 84 году пришёл на запись, мне басист сказал: «Ты что собираешься играть в тональности си-бемоль? Я её уже занял». У меня глаза на лоб полезли. Совершенно другой подход к музыке. Сейчас бы мне, наверно, это не показалось таким интересным, а тогда было ощущение полного адеквата. Но, конечно, любой мой собственный проект – «Три О» и другие меня интересуют гораздо больше, чем любая рок-группа.

Вы недолгое время выступали вместе с группой вашего младшего брата – «Гражданской обороной». Публика не шокировала в сравнении с другими концертами?

Это был не такой уж недолгий период – с 98 по 2004 год. Честно говоря, поклонники «Гражданской обороны» – это самая неприятная категория людей.

Но, наверно, люди всё-таки там были разные?

Наверное... Когда к тебе подходят, снимают твои очки и уходят в них в неизвестном направлении. Или достают твой телефон и звонят ночью: «Серёга, ну так как там, ваще, прорвёмся Серёга!» – это утомляет.

Тогда зачем – шесть лет?

Так ведь, брат… Что меня – эти люди интересовали? Для меня загадка, почему брат выбрал такую музыку и такую аудиторию. Широкая популярность – палка о двух концах. Брат своих поклонников называл «зверьками». Он ни с кем не фотографировался. И автографы никому не давал. И в соцсетях его не было.

Семья вам много дала?

Да. Не столько в плане музыки, сколько в плане чтения. Мать была медсестрой, отец – военнослужащий. Он доставал книги – их в советское время надо было доставать. Была огромная библиотека. Самое тяжёлое наказание в семье – запрет читать на неделю.

Ваш брат в одном интервью рассказывал, как жил у вас в Москве после школы, участвовал в митинге на могиле Высоцкого, после чего его исключили из ПТУ…

Игорь свою биографию очень часто мифологизировал. В Москву ко мне он приехал летом после десятого класса. Экзамены он не сдавал. Это редкий случай, ему выдали только справку об окончании школы. С ней он однако поступил в строительное ПТУ. Он тогда ходил в каске строителя. Ближе к маю его исключили за злостную непосещаемость и потребовали сдать форму и вернуть деньги за питание. Родители были против того, чтобы он дальше оставался в Москве и он уехал в Омск. Я в этот период учился играть на саксофоне. Он – на ударных. Мы вместе ездили и играли с театром Мартынова – такой жёсткий театр с восточными единоборствами. Затем он приобрёл бас-гитару в Ленинграде. Андрей Тропилло подсказал мне, где её купить, он съездил и за сто рублей купил комбик и гитару. Один раз мы играли с Курёхиным. Тот приехал в Москву на концерт с Валентиной Пономарёвой, а я потом организовал маленький концертик в красном уголке МИФИ. На гитаре играл Александр Костырев – сейчас известный прог-рокер московский. Он показал Игорю как ставить пальцы. Они поиграли в унисон, а потом Игорь играл один этим рифом.

Говорят, что чем саксофон новее, тем лучше. У вас, наверно, скопилось множество инструментов?

У меня их много, но не могу сказать, что все хорошие. Лучший, что есть, это тайваньский саксофон «Поль Мориа». Это пятый по уровню производитель саксофонов. Лучший – французский «Сельмер» (американский делает саксофоны для студентов), затем японские «Ямаха» и «Янагисава», дальше немецкая фирма, которая сейчас перенесла производство на Тайвань. У меня есть немало саксофонов от производителей, которых уже не существуют – «Мартин», «Холтон», сопранино-саксофон фирмы «Оскар Адлер», прекратившей существование в 45 году. В немецком музее самый старый такой саксофон имеет номер 68, а мой – 34. Особенность старых инструментов – в начале ХХ века использовался австрийский маршевый строй. Играть с современным роялем на таком инструменте очень тяжело. Поэтому очень старые инструменты хороши для какого-нибудь радикального фри-джаза или для сольной игры. У меня есть очень хороший японский саксофон, который упал на концерте, и я не могу его починить уже много лет. И у меня нет денег, чтобы купить инструмент, которого, я считаю, заслуживаю – современный хороший сопрано-саксофон.

А терять инструменты не приходилось?

Пока не приходилось. Но когда я выпивал чуть больше, чем сейчас, у меня был навязчивый сон: я потерял саксофон или бас-кларнет. Я звонил в Театр на Таганке: посмотрите, закрыл ли я его в гримёрке, не оставил ли в зале.

Фото Светланы Разумовской

Вдова Егора Летова ответила на вопросы новгородцев